С ней подружилась одна из самых хорошеньких и милых девушек в труппе, которая почувствовала, что от Керри можно не ждать каверз. Это была веселая маленькая Манон, не признававшая суровых требований общества в вопросах морали, зато обладавшая отзывчивым сердцем и всегда готовая помочь другому.
Кордебалету почти не разрешалось переговариваться, но все же девушкам иногда удавалось обменяться несколькими фразами.
— Жарко сегодня, правда? — сказала маленькая актриса, обращаясь к Керри.
Она была в розовом трико, с золотым шлемом на голове. В руке она держала сверкающий щит.
— Да, жарко, — ответила Керри, радуясь тому, что хоть кто-нибудь захотел поболтать с нею.
— Я прямо вся изжарилась, — продолжала девушка.
Керри взглянула на ее очаровательное личико с большими голубыми глазами и заметила, что на лбу у девушки выступили мелкие капли пота.
— Мне никогда еще не приходилось так маршировать, как в этой оперетте! — сказала девушка в золотом шлеме.
— А вы и раньше играли? — спросила Керри, удивленная тем, что у этой крохотной особы уже есть кое-какой сценический опыт.
— Очень много! А вы?
— Нет, я впервые.
— Вот как? А мне казалось, что я вас уже видела однажды, когда ставили «Друга королевы».
— Нет, — покачала головой Керри.
Их разговор был прерван громом оркестра и шипением магния, зажженного за боковыми кулисами. Кордебалет должен был быстро построиться для нового выхода. Другого случая поговорить им в этот день не представилось, но в следующий вечер, одеваясь для сцены, маленькая девушка снова очутилась возле Керри.
— Я слышала, что наша труппа через месяц выезжает в турне, — сообщила она.
— Неужели? — испугалась Керри.
— Да. А вы поедете?
— Не знаю. Вероятно, поеду, если меня возьмут.
— О, конечно, возьмут! А я вот не поеду. Во время турне больше платить не будут, а в дороге все уходит на жизнь. Я никогда не уезжаю из Нью-Йорка: тут для меня вполне достаточно театров.
— И вы всегда находите другое место?
— Разумеется! А в этом месяце как раз открывается новый театр на Бродвее. Как только наша труппа уедет, я постараюсь устроиться там.
Керри с интересом слушала ее. Очевидно, не так уж трудно получить место в театре. Может быть, она тоже устроится где-нибудь, когда труппа уедет из города.
— Скажите, платят везде более или менее одинаково? — спросила она.
— Да, — ответила маленькая девушка. — Иногда немного больше. У нас тут, между прочим, платят неважно.
— Я получаю двенадцать, — сказала Керри.
— Да что вы? — изумилась та. — Я получаю пятнадцать. А вы, я замечаю, стараетесь куда больше моего! На вашем месте я бы этого не потерпела. Вам платят меньше, пользуясь вашей неопытностью. Вы тоже должны были бы получать пятнадцать.
— Но мне не дают, — сказала Керри.
— Уверяю вас, что вы получите больше в другом месте, если только захотите, — продолжала маленькая девушка, которой Керри очень нравилась. — Вы прекрасно справляетесь с делом, и режиссер это знает.
Надо сказать правду: Керри, сама того не сознавая, держала себя на сцене с достоинством и грацией, выделявшими ее среди других. Этим она была обязана естественности своих движений и полному отсутствию самомнения.
— И вы думаете, что в театре на Бродвее я могла бы зарабатывать больше? — спросила она.
— Безусловно! — ответила ее новая приятельница. — Вот мы вместе пойдем и узнаем. А говорить уж буду я!
Керри слушала ее, исполненная благодарности.
Этот маленький воин рампы очень нравился ей. Девушка в золотом шлеме и воинском облачении казалась такой опытной, такой уверенной в себе!
«Если бы я тоже могла так находить работу, мне нечего было бы беспокоиться за будущее», — размышляла Керри.
Зато по утрам, когда на нее обрушивались всякие хозяйственные обязанности, а Герствуд, по обыкновению, сидел и всем своим видом заставлял ее думать, какое он тяжкое бремя, Керри горько сетовала на судьбу. Правда, благодаря расчетливости Герствуда прокормиться им было нетрудно и, пожалуй, могло бы хватить и на квартиру. Но сверх того не оставалось ни цента. И когда Керри купила себе туфли и еще кое-какие необходимые мелочи, проблема квартирной платы весьма осложнилась.
За неделю до рокового дня Керри вдруг сообразила, что их средства на исходе.
— Мне кажется, у меня не хватит денег, чтобы внести плату за квартиру! — воскликнула она во время завтрака, заглядывая в сумочку.
— Сколько у тебя есть? — спросил Герствуд.
— У меня осталось двадцать два доллара, но надо еще всю неделю покупать продукты. А если я истрачу на это деньги, которые получу в субботу, то ничего не останется на следующую неделю. Скажи, пожалуйста, Джордж, этот друг твой, Дрэйк, не скоро еще откроет отель?
— Нет, думаю, скоро, — ответил Герствуд. — По крайней мере, он уверял меня в этом.
Через некоторое время он добавил:
— Ничего, не тревожься! Лавочник, наверное, согласится обождать. Мы столько времени покупаем у него, что на неделю или две он не откажет нам в кредите.
— Ты думаешь, он согласится ждать?
— Я в этом уверен.
В тот же день, зайдя в лавку за фунтом кофе, Герствуд сказал, глядя прямо в глаза лавочнику:
— Вы бы не согласились, мистер Эслодж, рассчитываться за все сразу в конце недели?
— Пожалуйста, пожалуйста, мистер Уилер! — ответил тот. — Отчего же нет?
Герствуд, даже в тяжелые времена продолжавший держаться с известным тактом, больше ничего не добавил. Все оказалось так просто. Он захватил свою покупку и отправился домой.
Началось отчаянное метание человека, очутившегося в тупике.